Дитя Ренессанса в эпоху Декаданса

30 январь, 2004 - 00:00Андрей Зубинский

Люди не верят в простоту математики только потому, что не осознают, насколько сложна жизнь.
Джон фон Нойман

Недавнему юбилею -- 100-летию со дня рождения выдающегося ученого Джона фон Неймана -- большого внимания в массовой "околокомпьютерной" прессе уделено не было. Оно и понятно -- сейчас умами правят совсем другие идеи и веяния, да и что, собственно, значат для современного "продвинутого компьютерщика" (несмотря на загадочность смысла этого термина, он все-таки существует), отлично разбирающегося в тонких различиях между двумя модификациями процессоров одного модельного ряда, все эти "математические занудности", которыми занимались гении далекого прошлого. Хотя существует и другая точка зрения, высказанная Бертраном Расселом: "Человек доказывает свое превосходство перед животными исключительно способностью к занудству". Возможно, именно поэтому мы попробуем поговорить о великом фон Неймане несколько неожиданно -- а именно: занудно и дотошно. Хотя бы для того, чтобы устранить некоторые весьма распространенные неточности и досказать то недосказанное, о чем по каким-то загадочным причинам (скорее всего, наследственно-идеологическим) говорить не принято.

Дитя Ренессанса в эпоху Декаданса
Янош-Йоганн-Джон фон Нойман, 1903--1957 гг.
Цитата пусть не современника, но в каком-то смысле соотечественника фон Неймана, приведенная в качестве общего эпиграфа-преамбулы, кажется автору исключительно удачной. Возможно, именно "необычайно планомерное взаимодействие, смешение генов и хромосом, неизъяснимых сил и материй -- к тому же на протяжении нескольких поколений" привели к тому, что к началу прошлого века Венгрия переживала настоящий период Ренессанса. По крайней мере, если судить по изобилию имен гениев -- выходцев из Венгрии и "кучности" их расположения на временной шкале (наверное, можно было бы избежать такой "стрелковой" терминологии, но давайте не забывать -- это были непростые годы, за которыми последовали революции, две мировые войны... такое впечатление, что Судьба "пристреливалась гениями"). И кто мог бы подумать, что в еврейской семье преуспевающего банкира Макса Ноймана (раз читателю обещалось занудство, то вот и его "цветочки" -- все-таки Нойман -- более точная русская транслитерация фамилии) растет ребенок, которому суждено стать настоящим попаданием Судьбы "в яблочко". Хотя... Ренессанс на то и Ренессанс, чтобы и банкиры были отмечены его печатью -- Макс Нойман, без сомнения, отличался от представителей новой банковской элиты, каковую мы можем наблюдать в наших телевизорах. Он свободно владел десятком языков (в их перечне был и обязательный по стандартам соответствия европейскому понятию "образованный человек" древнегреческий), и неудивительно, что малыш Янчи (уменьшительно-ласкательная форма от Янош) к шести годам мог часами обмениваться шутками со своим отцом на языке мертвой античной культуры, веселя гостей. Не меньше удовольствия им доставляла и способность шестилетнего мальчика быстро делить в уме восьмизначные числа... При таких явных данных вундеркинда, мощном и казавшимся незыблемым финансовом положении семьи, крепким деловым связям Ноймана-старшего с банковскими системами Германии и Франции, перспективы у будущего процветающего банкира Янчи Ноймана были очевидны и светлы. Тем более что семья Нойманов весьма прагматично относилась к вере и не была религиозной -- по воспоминаниям самого Янчи Ноймана, в ней придерживались ассимиляционной смеси иудейской и христианской традиций, что, по большому счету, заключалось в признании соответствующих праздников, а не в соблюдении каких-либо обрядов. В общем, судьба Янчи Ноймана как будто была предрешена. Лучшее в Венгрии начальное образование, которое мог позволить своему сыну банкир Нойман, было доступно даже несмотря на тогдашние жесткие законы Венгрии по отношению к евреям (они почти в полной мере соответствовали российским законам тех времен -- проживание в черте оседлости, ограниченный набор в учебные заведения и т. д.), и вовсе не благодаря деньгам банкира (хотя, естественно, без них было бы значительно сложнее), а именно из-за выдающихся способностей самого Янчи, которые к этому времени уже не могли оставаться незамеченными. Но прежде чем сказать несколько слов о "гимназическом периоде" жизни будущей знаменитости, следует опять же занудно обратить внимание читателя на одну деталь -- на как будто панибратское постоянное упоминание имени признанного гения в уменьшительно-ласкательной форме. К счастью, у автора здесь есть оправдание -- сам фон Нойман, по-видимому, терпеть не мог, когда к нему обращались "по полной форме", даже из жизни он уходил как Джонни (так его имя трансформировалось в третий раз, пройдя по цепочке Янош -- Йоганн -- Джон).

Дитя Ренессанса в эпоху Декаданса
Оппенгеймер и фон Нойман у компьютера Института передовых исследований

Итак, необычайно планомерно Судьба продолжала свою кропотливую работу -- Янчи Нойман начал учиться в Лютеранской гимназии Будапешта. К слову, она существует и работает по сей день, не сильно изменилась и успела дать миру двух Нобелевских лауреатов -- Юджина Вигнера (Eugene Wigner, за выдающиеся достижения в физике, 1963 г.) и Яноша Харшани (Janos Harsanyi, 1994 г., премия в области экономики). К словам последнего можно обратиться за характеристикой Лютеранской гимназии: "Хорошая средняя школа -- исключительно важное звено в жизни любого ученого, в чем я убедился на собственном опыте. Уровень университета, где я учился, был не столь уж высок, поэтому я с большой благодарностью вспоминаю гимназию. Многие из моих учителей могли бы быть профессорами зарубежных университетов". И опять сделаем отступление и прибегнем к обещанному занудству -- обратите внимание, что пока Янчи Нойман не получил еще к своему имени свидетельствующую о титулованности приставку "фон". И это действительно так -- Янчи поступил в гимназию в 1911 г., а титул был присвоен его отцу только через два года (в этой истории есть еще одна забавная занудная подробность -- титулованный Макс Нойман не пожелал изменять своей фамилии). Гимназический период Янчи был не сильно омрачен ни Первой мировой войной, ни кажущейся религиозностью учебного заведения (на самом деле Будапештская Лютеранская гимназия славна именно своими научными традициями). Но Ренессанс уступал место Декадансу -- коммунистический переворот под руководством Белы Куна в Венгрии привел к тому, что слова "богатый" и "враг" временно стали синонимами в массовом сознании, и семья Нойманов вынуждена была первый раз бежать от неизбежного в Австрию. Непродолжительность коммунистического режима, казалось бы, позволила им в скором времени вернуться на родину, но... тут-то Судьба и выкинула одну из своих излюбленных злых шуток -- ни в коей мере не сочувствовавший коммунистам банкир Макс Нойман вдруг оказался причислен... к врагам восстановленной системы со всеми вытекающими последствиями (жизнь его, несомненно, была куда спокойней, чем при диктатуре пролетариата, но все-таки далека от размеренного прежнего существования во времена Ренессанса). Судьба воспользовалась этой шуткой еще не раз -- жесткие ограничения прав евреев приводили к тому, что в составе разнообразных революционных движений они представляли собой весьма ощутимую силу, которую после краха мятежей обвиняли чуть ли не во всех смертных грехах. Это отступление сделано умышленно -- вероятно, именно благодаря ему можно понять столь нелюбимое в русскоязычной журналистике еще одно лицо великого математика и основоположника вычислительной техники -- лицо "ястреба-ядерщика", до последних дней своей жизни органически не переносившего любых "левых" движений и коммунистической идеологии.

Итак, успев побывать в бегах, Янчи Нойман возвращается в Лютеранскую гимназию, где, несмотря на происходящее за стенами заведения, благодаря преподавателю Ласло Ратцу ему выделяют персонального "опекуна" -- математика Будапештского университета М. Фекете (Mihaly Fekete), в соавторстве с которым 18-летний Янош публикует свой первый математический труд "О расположении нулей некоторых минимальных полиномов" (Uber die Lage der Nullstellen gewisser Minimumpolynome). Этот материал окончательно установил за юным Нойманом репутацию математического дарования и позволила фактически ликвидировать все барьеры при поступлении в университет. Следует заметить, что банкир Макс Нойман не оставался в стороне от планов сына на будущее и даже, озабоченный ненадежностью и бесперспективностью профессии математика, обратился за помощью к своему знакомому -- талантливому ученому и инженеру Теодору фон Карману, чтобы тот поговорил с юношей и направил его на стезю безопасного и успешного семейного бизнеса. Правда, выбор "агитатора", вошедшего в историю за выдающиеся достижения в области аэро- и гидродинамики (и настолько увлеченного человека, что, по воспоминаниям английского физика Моффата, на конференции 1961 г. в Марселе Карман в своем выступлении сказал: "Когда я наконец предстану перед Создателем, первое, о чем попрошу, будет раскрытие тайн турбулентности"), оказался неудачным... для бизнеса. Но результат агитационной работы все-таки был -- в качестве компенсации за "математический риск" Янош Нойман согласился изучать "подстраховывающую" дисциплину -- приобретать специальность инженера-химика.

В 1921 г. Янош Нойман, несмотря на строгое квотирование мест для евреев, поступает одновременно в Будапештский университет на математический факультет и в Берлинский университет для получения специальности химика. Территориальная разнесенность двух учебных заведений Нойману нисколько не мешает, даже наоборот -- он использует возможности посещать Берлин не столько для посвящения себя химии, сколько для удовлетворения своей страсти к математике. Нойман становится своим человеком в берлинском математическом обществе, здесь он публикует ряд работ, но в 1923 г. переводится в Цюрих в Федеральную высшую техническую школу. Причины перевода неизвестны -- возможно, Ноймана привлекали сильные математики, работавшие тогда в Цюрихе, возможно в Берлине тех лет уже чувствовалось приближение времен, когда крепкие парни с бритыми затылками наденут коричневые рубахи, возможно, и то и другое. Но как бы там ни было, благодаря переезду в Цюрих Нойман смог посещать лекции двух великих математиков -- Германа Вейля и ДьЈрдя Пойа. Последний, автор замечательной не совсем математической книги "Математическое открытие", о Ноймане тех дней отзывался так: "...это был единственный студент, которого я просто боялся. Стоило мне в ходе лекции сформулировать нерешенную проблему, как появлялся шанс, что сразу после лекции он [Нойман] подойдет с готовым решением, набросанным каракулями на клочке бумаги". Герман Вейль, в свою очередь, разрешал Нойману замещать себя на кафедре, когда отсутствовал. В Будапештском университете успехи Ноймана также были блестящими, несмотря на то, что Цюрих "съедал" все время и студент практически никаких курсов не посещал. В 1926 г. он защищает докторскую степень и с этого же года... продолжает обучение у еще одного математического гения -- Давида Гильберта. Удивительные способности Ноймана и такая "школа" не могли не сказаться -- к 1927 г. он становится фактически всемирно признанным, что сразу проявилось в приглашении со стороны американских коллег -- его зовут в Принстонский университет читать лекции. И не кто-нибудь, а сам Освальд Веблен -- выдающийся математик, специализирующийся в области топологии. Это предложение, одновременно трансформировавшее имя гения из Яноша в Джона, вероятнее всего, спасло Ноймана от возможных ужасов ближайшего будущего в коричнево-зачумленной Европе. Естественно, Нойман не расставался совсем с Европой (до 1933 г. он продолжал занимать академические посты в Германии), но с окончательным распространением и усилением нацизма возможность "американизации" оказалась более чем уместной. Тем более что к 1933 г. в Принстоне создается Институт передовых исследований (Institute for Advanced Study), в перечне профессоров-математиков которого Нойман занимает достойное место наряду с Альбертом Эйнштейном, Германом Вейлем и Освальдом Вебленом.

Но в те времена от нацизма можно было сбежать за океан, однако избежать участия в борьбе с ним было невозможно. Даже гению математики. С конца 30-х годов Нойман начинает во всю работать "на армию" как ученый-прикладник. Баллистические исследовательские лаборатории в Мэриленде, Исследовательское бюро военно-морского флота, знаменитые лаборатории Лос-Аламоса, Манхэттенский проект -- далеко не полный послужной список "военного математика". Именно в этот период Нойман начинает заниматься компьютерами -- работа в столь сложных областях требует колоссальных объемов вычислений, с которыми не справляется даже мозг гения, не утративший с возрастом вычислительных способностей. Кстати, о них с восхищением вспоминал Р. Юнг в своей книге "Ярче тысячи солнц": "Однажды в кабинете Теллера собрались Ферми, фон Нойман и Фейнман. Я также присутствовал, так как мне предстояло выполнять планируемые здесь вычисления. Возникало и отвергалось много разных идей, и через каждые несколько минут у Ферми и Теллера появлялась необходимость быстрой численной проверки. И тогда ученые начинали действовать: Фейнман с помощью настольного арифмометра, Ферми с помощью маленькой логарифмической линейки, которую постоянно носил с собой, а фон Нейман обходился собственной головой. Голова обычно срабатывала быстрее, и было поразительно, как близко совпадали все три ответа". Именно в Манхэттенском проекте раскрылся и еще один талант Ноймана -- моментально улавливать суть самой сложной проблемы и с немыслимой скоростью предлагать варианты ее решения. Эта способность Ноймана была настолько сильна, что даже среди участников Манхэттенского проекта, признанных гениев своего времени (Оппенгеймер, Ферми, Теллер, Бор, Лоуренс), ходила шутка о том, что на самом деле Нойман -- вообще не человек, а нечто, обладающее сверхинтеллектом и умело маскирующееся под человека.

Впоследствии, когда созданная и испытанная ядерная бомба сыграла свои первые роли в истории (ролей этих было очень много, и, вполне вероятно, одна из них -- облучение участников первых испытаний, среди которых был и Нойман), фон Нойман продолжал и сугубо теоретические исследования, и работу "на оборонку" -- например, в Комитете по межконтинентальным баллистическим ракетам (ICMB Committee) вплоть до последнего дня жизни. Умер фон Нойман рано -- в 53 года, от тяжелой формы рака. Буквально за несколько дней до смерти он дал интервью Life, в котором в последний раз выступил как "ястреб-ядерщик", ярый сторонник так называемого "превентивного удара" по СССР (о корнях нетерпимости к коммунистической идеологии фон Ноймана мы уже говорили). Именно ему принадлежат знаменитые слова: "Если вы скажете, почему бы не нанести удар завтра, я спрошу -- почему не сегодня? Если вы предложите нанести удар в 5 часов, я спрошу -- почему не в час?". При этом все коллеги фон Ноймана вспоминали его как крайне терпимого, добродушного и очень интеллигентного человека. Но здесь уместнее привести слова самого фон Ноймана: "Лекарств против прогресса нет и не будет, значит, ждать рецепта нет смысла. Остается только ратовать за основные качества человека: толерантность, гибкость, интеллигентность".

Автор умышленно оставил "за бортом" повествования огромный список заслуг фон Ноймана перед наукой. Хотя бы потому, что просто скупой перечень научных дисциплин, в которых проявился гений фон Ноймана, занял бы несоизмеримо больший объем, чем эта статья. Достижения фон Ноймана в области вычислительной техники хорошо известны и увековечены в названии "фоннеймановская архитектура", а они как раз не бесспорны (бесспорно в них лишь первенство автора в публикации статьи, в которой излагались "витавшие в воздухе" идеи, тщательно и логично отшлифованные мозгом гения). Известны курьезные факты взаимоотношений фон Ноймана и программистов первых компьютеров (к слову, вторая жена Джонни фон Ноймана была, возможно, первой реально разрабатывающей ПО программисткой). Так, фон Нойман считал бесполезной тратой времени не только создание трансляторов с языков высокого уровня, но даже и ассемблеров -- за "подпольное" написание ассемблера для одной из машин студенты и аспиранты получили серьезную взбучку от "самого", а фраза Ноймана "пустая трата времени -- превращать мощный инструмент познания в конторскую машину" стала по-настоящему классической.